Голова. Болит. Сильно. Или даже не болит. Будто чьи-то некрасивые пальцы сжали ее и не выпускают. Это противно. До отвращения. Хочется закрыть глаза и попытаться забыть это ощущение, избавиться от него. Но не получается. Становится только хуже. Потому что мерещится в темноте век еще и улыбка - липкая, недобрая улыбка обладателя безжалостных пальцев. Что ему нужно? Покачиваюсь в такт, так легче. Мысли становятся мягкими. Распадаются. Я рассыпаюсь на части. А руки не разжимаются. Все-таки больно.
Это все сны. Каждую ночь я не могу проснуться, втянутый в один и тот же непонятный сон. Я иду по опаленной солнцем долине, трава такого белесо-мятного цвета, словно изжеванная или даже изношенная. Хочется есть, и я сглатываю слюну, обшаривая взглядом окрестности в поисках каких-нибудь ягод, неизменно в итоге наталкиваясь глазами на носы собственных кроссовок. Такие бело-черные, плотно обтягивающие ступни кроссовки. Мои любимые, надо признать. Только вот относил я их уже года два как. До дыр выносил. И теперь никак не могу взять в толк, как в них оказался. Эта мысль изредка пощипывает меня, как будто так важно знать это на самом деле...
Иду вперед по той причине, что сворачивать некуда. Можно было бы вообще, наверное, не идти. Но эта мысль не приходит мне в голову, и я иду. Долго. Так долго, что начинаю гордиться собой: мало бы кто прошел столько. А ведь я почти не устал. Внезапно начинается дождь. Хотя это не то слово. Ливень. Потоп. Так будет правдивее. Тяжелые струи прижимают меня к земле, я глотаю, захлебываясь горьковато-приятной водой. Идти становится тяжело: мокрая трава словно хватает за ноги, а я не сбавляю шаг и улыбаюсь. Я горд вдвойне за себя, за то, что способен радоваться тому, что мокну, устаю, живу... и, когда перестает лить, и становится видно, что находится впереди, я все еще улыбаюсь...
Огромный дракон лежит у самого края пропасти. Золотом тисненные крылья, он весь будто пылает . Блестящий, жаром лоснящийся огненный зверь. Смотрит прямо в мои глаза. А я ведь помню, что нужно спрятать их, не позволить драконьему взгляду слиться с моим. Но не могу. Они такие красивые - озера янтарного яда, жгучие и глубокие. И еще грустные. Черными бабочками застыла в них печаль, окаймленная песчаными берегами век. Наверное, нельзя глядеть дракону в глаза, потому что, делая это, ты забываешь, как он опасен. Но мне все равно, и я сажусь рядом с ним, зная, что он не тронет меня. Мы молчим. И все вопросы и ответы вписаны в это безмолвие. А потом я просыпаюсь. И головная боль мучит меня весь день...и так уже трое суток.
........................................
-Это твое окончательное решение?
Солнечный ветер играет листьями, которые в ответ кокетливо шелестят. Четыре дракона отдыхают в тени деревьев. Изумрудный, самый старший из них, так что, кажется, что позеленел он от древности, выжидающе смотрит на золотого, ярко- огненного дракона.
-Да, отец. Каждый из нас может выбрать один из миров и на время там поселиться. Не мне говорить тебе об этом. Так вот. Я выбрал свой. И я ухожу.
Резко взмахнув хвостом, Золотой показывает, что не будет и слушать, если его попробуют отговорить от этой затеи.
-Но почему этот мир? - Фиолеотово-желтая драконица, фыркая, выплевывает целый вихрь огня. Там не существует драконов, и тебе придется принять другой облик. Это мало того, что неудобно, так еще и унизительно, Брат! Возможно, ты даже не сможешь летать... это же ужасно. Драконица морщится, словно от зубной боли. А потом, нежно укусив Золотого за ухо, предлагает:
'Выбери мой мир. Там разумная раса истеров боготворит драконов. Мы будем с тобой весь день проводить в играх, носясь по небу, а вечером нас будут ублажать свежим мясом и молоком. О, летать и летать, что еще нужно от жизни?.. И, словно не удержавшись от соблазна, взлетает ввысь, скоро исчезнув из виду.
-Она в чем-то еще совсем ребенок,- ласково замечает Золотой.- Ей для счастья не надо почти ничего. Мне бы тоже так хотелось...
-Не стоит так говорить, сын. Ты не все знаешь. Хоть и мала она, но старше тебя на четверть века. Так что не тебе судить об этом, - укоряет Золотого Лазурная драконица. Она величава и спокойна, только спокойствие ее погрознее молодого запала и юной горячности. - Выбрал мир, так ступай. Мы с отцом не будем тебя останавливать. Возможно, ты сделал правильный выбор...
Золотой, сдержав радостный рык, чуть было не срывается с места, готовясь взлететь, но голос Изумрудного останавливает его движение:
- Подожди. Потерпи еще немного. Почему все же этот мир?
Золотой услышав вопрос, стеснительно дергает ухом: 'Понимаешь, пап... там живет человек. Он такой же, как я'.
По смущенной фигуре, так судорожно подобранным крыльям и нахохлившейся челке становится видно, что Золотой еще совсем молод.
- Может быть, поняв его, я смогу разобраться в себе. Жизнь такая сложная,- печально протягивает он, не замечая, как Изумрудный и Лазурная обменялись мгновенной, понятной лишь им двоим улыбкой. Я совсем запутался.
- Ты посмотрел в его глаза, мальчик? - тихо спросила Лазурная. - Можешь не отвечать, я и так вижу. Сколько я тебя учила, что нельзя этого делать?..
- Ну, почему, мам? Ведь ничего не произошло. А он был так красив в своей гордости, так силен, что мне захотелось разделить с ним его одиночество.
Золотой не смотрит на Лазурную, взгляд его устремлен далеко-далеко, туда, где смыкаются границы небес, туда, где находится его новый мир.
- Когда-нибудь ты поймешь почему, а сейчас лети-лети и не останавливайся, мой мальчик, и... возвращайся скорее.
Последние ее слова ветер не успевает донести до Золотого - он летит.
Прожит еще один день. Снова дождь. 'Прямо, как во сне',- усмехаюсь я про себя. Сегодня было три пары и плюс к ним еще две дополнительных. Я зверски устал. Будто избит. Иду домой, а в памяти все прокручивается разговор...
-Почему ты такой странный? Все нормальные, адекватные, а ты какой-то отрешенный от всего что ли. - Спрашивает меня долговязый Тим, мой друг.
-Ничего странного во мне нет,- буркаю в ответ, завязывая шнурки на ботинках, готовясь к паре по физкультуре. - С чего это ты взял?
Лениво облокотясь о вешалку, роняет слова:
-Вот могу поспорить, что сейчас будешь рвать себя изо всех сил во время бега. К чему? Ты же один так делаешь, никому такое и в голову не придет. Стараться на физре... какая глупость, - протягивает он. - Какой от этого прок?
-Что, из всего нужно толк извлекать? Я просто получаю удовольствие. А ты мне, по-моему, завидуешь, потому что никогда не сможешь обогнать.
Тим выдавливает из себя смех, демонстрируя, как мой ответ его позабавил.
- Соревноваться, друг, не на стадионе нужно. Вот погляди на Рината, как он умеет к преподавателю подладиться. Он и без бега получит свое 'отлично', не прилагая никаких физических усилий.
-Ты что, предлагаешь подлизываться что ли? - Я уже начинал заводиться. К голове, что и так болела нещадно, прилила кровь. Захотелось ударить его.
- А что в этом плохого? Иногда даже нужно, как ты говоришь, подлизываться. Вовремя сказанный преподавателю комплимент вместе с хорошими оценками приблизит тебя к автомату или же к особой стипендии...
- Шел бы ты... сам знаешь, куда,- сказал я ему на это. И еще паршивее стало настроение. Вроде бы хороший парень, но в голове у него явно что-то сдвинуто. Хотя, может быть, это у меня неполадки какие-то. Ведь я, а не он выдвигаю такие предположения и идеи, что другим кажутся бредовыми. Ну, вот вчера, например, спрашивают нас на психологии:
-Кому будет хуже подростку или взрослому мужчине, если ему скажут, что он ничтожество и по-всякому унизят?
Я, конечно, не задумываясь, отвечаю, что взрослому, чем вызываю недоуменный гул одногруппников. Со мной не согласны. Преподаватель, жизнью придавленная женщина, с вечно пропитанными то ли слезами, то ли спиртом глазами, с виновато просящим прощения взглядом, возражает:
- Разве? Однозначно, что хуже будет подростку, ведь у него нет средств, чтобы снять напряжение. Взрослый дяденька пойдет купит себе водки и расслабится. А вот подросток не может, у него нет такой возможности. Он запрется в комнате и, не дай Бог, повесится или с крыши прыгнет.
Плаксивые нотки делают ее голос больше похожим на подскуливание. Я пробую доказать ей и ребятам, что они не правы. Что подросток может пережить это, потому что впереди у него вся жизнь, да и самоубийство - ведь тоже потенциальный выход, который взрослый мужик не может себе позволить. Мало того, что его унижают, что он ничего не смог в этой жизни сделать, так он еще и права на суицид не имеет. Кто, если не он, семью кормить будет?.. Вот и получается безнадежный круг, и выхода из него нет.
-Да, ты представь, как это травмирует ребенка! На всю жизнь шрам останется!
Подумаешь... думаю я уже про себя, решив, что спорить смысла нет, я уже сказал, что хотел. У человека вся жизнь- сплошная травма. И вообще память у подростков короткая. Повезет на следующий день после такого 'казуса', и забудет он про это, из чувства самосохранения забудет.
Так кто из нас странный?.. Точно не я, говорю я вслух, а они. Мне почему-то кажется, что признаваться в собственной странности нельзя. Вот признаюсь в ней, и она пропадет, и стану я таким же практичным, как все. А мне этого почему-то не хочется и хочется одновременно...
Уже натекли лужи. Ноги промокли. Тоскливо очень. Все каким-то сложным стало, не разобраться. Плохое и хорошее смешалось, и я не знаю, как быть. Вчера, сегодня, завтра отдаются во рту противной горечью повседневности.
Синее небо. Красивое. Вот приду домой, лягу спать и ... неужели опять этот сон?..
Уже у самого дома, когда я подхожу к подъезду, до моего слуха доносится какой-то непонятный звук. Будто плачет кто-то или кряхтит. Присмотревшись, я замечаю, на ступеньках щенка. Славный малыш такой и крупный. Я беру его в руки, и он тут же радостно ухватывает зубами меня за палец. Тяжелый. Прижимая его к себе, несу в дом, а он пачкает меня грязью и тыкается мокрым носом в щеку. Золотого, солнечного цвета с янтарными глазами. 'Мой Дракон,- говорю ему, и это почему-то жутко веселит меня. Я пою его молоком на кухне и чувствую, как что-то отпускает меня. О щенке надо позаботиться, он такой еще маленький и для счастья его мало, что нужно. Я бы тоже хотел так...
Ночь дарит мне новый сон. Светит солнце. Вместе с щенком мы носимся по лугу. А потом, уставшие, лежим в густой зеленой траве и смотрим на небо, мечтая о полете...
Изумрудный с Лазурной кружились в небе, лениво гоняясь за пролетающими чайками.
-Как там сейчас наш мальчик? Вдруг прошептала Лазурная, коснувшись крылом супруга.
-Не волнуйся. Ты же знаешь, что все хорошо. Главное, что он смог понять , для чего рожден,- нежно прошипел Изумрудный.
Да. Хранитель... Как долго мы поддерживаем легенду о том, что нельзя смотреть дракону в глаза, когда на самом деле все наоборот. Тот человек привязал к себе мальчика. Ну что ж, у него будет хороший хранитель...